1.
Прочитайте главу «Тобольск» из сборника « Сибирь,
Сибирь...», ответьте письменно на вопросы :
1) Каким описывает город Тобольск В.Распутин? (включите в
описание цитаты из текста)
2) Какова основная мысль (идея) данной главы?
Распутин Валентин «ТОБОЛЬСК»
В сибиряке Тобольск, хоть бывал он в
нем, хоть не бывал, живет так же, как в россиянине Москва, как в славянине
Киев. Древлестольный былинный Киев, первопрестольная красная Москва и восточный
стольник, под управой которого находился огромный полунощный край, младовеликий
Тобольск. Удалью русского человека добытый и поставленный, удальством живший,
леворукий у Москвы, но ох длинна была эта рука и много она пригребала Москве! У
Киева Владимирская горка, у Москвы под кремль Красный холм, у Тобольска —
тридцатисаженный Троицкий мыс при слиянии Иртыша и Тобола, с которого
открываются для прозора по-сибирски удесятеренно размашистые картины, и
открываются они туда, куда и приставлен был смотреть Тобольск, — на восток.
Тобольск появился на свет в ту пору,
когда с присоединением Казани и Астрахани Русь только-только переходила в
Россию. Но волжские земли до самого устья всегда были как бы свои, самой природой
предназначенные ….
Роль Тобольска, как сама собой
разумеющаяся, в приращении территориального российского могущества историками
обычно не взвешивается, а она потянет зело много. Еще до побед Петра Великого
отец его Алексей Михайлович, благодаря одним только сибирским приобретениям,
мог бы именоваться императором. И в царствование Петра азиатская Россия не
передоляла ли европейскую, из Москвы и Петербурга за Урал от великости поприщ
можно было смотреть только с закрытыми глазами; чудь, и переписанная поименно
воеводами, все одно оставалась чудью. И только Тобольск со своего Троицкого
холма должен был все видеть и знать, разведывать и догадываться, строить и
прибирать, требовать и обещать, повелевать и ответствовать, озабочиваться
продовольствием и провиантом, людьми служилыми, надельными и мастеровыми,
мягкой рухлядью и рудами, вести учет и догляд, казнь и милость, вести
дипломатию с местными князьями на всем протяжении огромного края и с
иностранными владыками за его пределами.
Он был столицей Сибири, отцом сибирских
городов. Лишь Москва и Тобольск могли принимать послов и отправлять посольства.
Все, что утверждалось в Сибири, — летописи, училища, книги, театр, науки и
ремесла, православие, ссылка, лихоимство, фискальство и т. д., — все это и
многое другое начиналось с Тобольска и только после распространялось вглубь. Во
всем он был первым. В 1593 году он принял первого ссыльного — угличский
колокол, возвестивший убиение царевича Дмитрия, а спустя триста с лишним лет,
после Февральской революции в 1917 году, — последнего русского императора с
семьей. К этому времени, к моменту высылки Николая II, Тобольск давно захирел,
потерял всякую самостоятельность и своей громкой бедностью как нельзя более
подходил для утратившей власть династии. В этом был какой-то рок, судьба,
какая-то холодно и тяжело взыскующая справедливость. Но она же, судьба, от
последнего, от греха и ославы гибели царской семьи, Тобольск отвела.
По Тобольску, по его истории, нравам,
мешанине населявшего его люда, удачному для нашего случая разделению на верхний
и нижний города, по взлетам и падениям можно почти безошибочно составлять
портрет русского характера в Сибири, который постепенно переходил своими
отличиями в сибирский, но не успел и снова соединился в одно с русским, теряя
затем и эти черты.
Новейшая история Тобольска лишь
подтвердит лицо теперешнего сибиряка. Понятно, что характер больше всего
вызревает в глубинах страны, там же, где вызревают хлеба и ремесла, но как
результаты трудов везли в прежние времена на ярмарку, так и его черты заметней
проявлялись в городах, где жизнь шла побойчей и пооткровенней.
……
Много позднее, когда будет отстроен белокаменный кремль, в Сибири И.
Завалишин скажет, что нет города более картинного, чем Тобольск. И это правда
до сей поры. В Сибири, по крайней мере, нет и быть не может, пока, вопреки
чертежникам, не вернется архитектура.
Но Тобольск был «картинен» с самого
начала, еще до Софийского собора, до Рентереи и всего кремлевского ансамбля.
Лишь не до такой вдохновенной высоты, не до духовного совершенства, не до
полной слиянности рукотворного с нерукотворным, не до грудного распора при
взгляде снизу от Иртыша — эх, живая былина да и только! — но красотой и
вдохновенностью природной, которую умело подхватил, не споря с творцом,
человек. Еще и в деревянном завершении дело его рук должно было напоминать
корону, пусть скромную, без позолоты и блеска, не столь величественную, как
впоследствии, но достаточно красноречиво являющую власть. Разбогател,
прославился коронованный град — сменил и корону. Жаль только, что нельзя было,
сняв старую, поместить ее в хранилище, где бы могли мы любоваться ее рисунком и
посадкой. Памятники тех времен (ровно тех в Сибири быть не может, то, что
сохранилось, например, Братская острожная башня, на полвека моложе) дадут
представление о крепостных сооружениях, подобные которым могли быть в
Тобольске, но не о Тобольске. Все в нем, даже самое обыкновенное, должно было
стоять и смотреться по-иному, внушительней и ярче, потому что стояло высоко,
державно и царило далеко, как ныне царят, захватив власть, телевизионные вышки.
……….. Но мы отвлеклись. Тобольск — не Москва, не
Киев, не Новгород, но столько в нем достопамятного, яркого, так много в его
истории скрыто имен и событий, что, потянув за одну нить, как по одной улице
пройдешь, оставив в стороне соседние, к которым волей-неволей приходится возвращаться,
чтобы составить хоть в урывках общую картину. И кремль строился не сразу вместе
с верхним городом, и город нижний, и столичность, породистость появились не
одним махом, и громкость, слава, именитость прирастали не одним десятилетием и
столетием, да и затухать впоследствии стали не общим своротом… Отличить время
Тобольска от его вечности не так уж и просто, для этого пришлось бы выбирать
точку с места его окончательной судьбы, а язык не поворачивается, несмотря на
незавидность и убогость теперешнего положения Тобольска, произнести приговор,
что вся вечность его осталась в прошлом.
Из вечности, в которой можно не
сомневаться, чуть упомянуто у нас об угличском колоколе, первом и
необыкновенном изгнаннике, указавшем дорогу не самому лучшему назначению Сибири,
— великой ссылке и каторге, продолжавшихся более трех столетий, а потом и еще…
Сотни, тысячи и до миллионов прошло печальным и набитым путем отвержения в
темные глубины Зауралья, навсегда ославив Сибирь в безрадостный и подневольный
край, не способный дать ни приюта, ни утешения. Долгое время все они следовали
через Тобольск или оставались в Тобольске…
….Сибирь, давно распростерла свою могучую длань на всю страну, поскольку
нравы ныне в Москве ничуть не лучше, а по нашим наблюдениям хуже, чем в малопросвещенных
по части новейших развлечений Красноярске или Якутске, перед коими, перед
развлечениями этими, грехи тобольских казаков представляются хоть и грубой, в
духе того времени, но невинной забавой….
И все же многие картины быта и
справления власти покажутся сейчас и дикими, и странными, и непонятными.
Участник сибирской академической
экспедиции 1733-1743 гг. натуралист И.-О. Гмелин в своей книге, так и не
переведенной в России с немецкого (выдержки из нее взяты из «Истории русской
этнографии» А. Н. Пыпина), описывает обычай, о котором прежде не приходилось
слышать. Будто всех скончавшихся или не собственной смертью, или без причастия
свозили в Тобольске за город в сарай и хоронили скопом раз в году, в четверг
перед Троицей. ..
При тобольском губернаторе Гагарине
обнаружен был в Соликамске (Сибирская губерния в то время заходила за западные
отроги Урала) виновник нарочитого пожара, некий Егор Лаптев. Дабы проучить
поджигателя раз и навсегда, его закопали живым в землю.
В архивных рапортах о наказаниях едва ли
не самая убедительная мера — бить «морскими кошками». Били и девиц, и женок, и
служилых, и посадских. Разъяснений, что это такое — «морские кошки» и почему
они так действовали на чувствительность тоболяков, документы не дают.
Наставляли, правда, из разнообразия еще и батожьем, и плетьми, и палками.
Императрица Елизавета отменила смертную казнь, а Екатерина Великая повелела о
каждом случае телесных наказаний доносить в губернскую канцелярию — да кто в
Сибири стал бы брать на себя такие пустяки?!
За бороду и русское (требовалось
немецкое) платье в Тобольске наказывали и аховыми штрафами и битьем спустя
десятилетия после Петра.
* * *
Но пора подняться и на поверхность
сегодняшнего Тобольска. Только что справил он четыре столетия от своего
основания. Справил торжественно, с соблюдением полного юбилейного церемониала,
с приглашением гостей, сыновей и дочерей своих, коими можно гордиться, с
воздаянием памяти прошлому и аллилуйей настоящему. Город разросся, прибавил в
промышленности, в числе жителей, перешедшем за сто тысяч, и в цифре жилплощади.
В юбилей все идет в строку, хотя в век демографического взрыва трудно избежать
заслуги в приселении, это все равно что взрослому дяде хвалиться килограммами
своего веса.
Еще в прошлый юбилей сто лет назад
Тобольску пришлось с излишней старательностью начищать свой служебный мундир
отставного героя. В 1839 году губернаторство у Тобольска отняли, переведя его в
Омск, трактовый путь прошел южнее — и осталась сибирская столица на выселках.
Но Сибирь сто лет назад сделала все, чтобы Тобольск не заметил своей
обделенности... Печать всего огромного края воздала должное своему старому
славному граду, в его честь устраивались собрания, чтения, денежные сборы,
выпускались книги, назывались улицы. Сибирь сто лет назад была цельнее, теснее
и родственней — и намного, чем теперь, когда, благодаря скоростям, сократились
расстояния. Еще одно тому свидетельство — открытие Томского университета, на
которое, как на общий праздник и общую победу, с великодушием отозвалось все
Зауралье.
…Повсюду это от Урала до океана: Сибири
не до Сибири… Не до старого Тобольска, не до остатков Кузнецкой крепости,
сдавленной промышленным Новокузнецком так, что из камня сочатся слезы, не до
Енисейска, не до Кяхты, не до Селенгинска, не до реликтовых рощ, не до
археологических погребений, не до заповедности и единственности. И уж на свой
манер слышат полновластные хозяева нашего края звучание Сибири — себе бери,
себе бери, се-бери… вывози, выноси, не зевай, пока не поспели другие.
У Тобольска, по-прежнему расположенного
двумя частями — верхним городом и нижним, сразу за гордостью от
восстановленного своего белокаменного кремля, на те же тридцать саженей, на
которые возвышается Троицкий холм, должно опадать сердце при взгляде на нижний
город. …
Я был в Тобольске в мае, на июнь
назначались торжества. Потом их пришлось перенести. Тура, Тобол, Иртыш, Обь —
все в ту весну 1987 года переплескивало воду через берега, все топило свои
города и селения. Наш автобус двигался из Тюмени по Тобольскому тракту как по
ленточной насыпи, с обеих сторон далеко вокруг стояло половодье, которое все
прибывало и прибывало. В Тобольске отсыпка у Иртыша шла круглые сутки, 20 мая
уровень воды превысил восемь с половиной метров. Молодой председатель горисполкома
Аркадий Григорьевич Елфимов, за полгода до того пришедший на этот пост из
строителей, спал урывками, мобилизовал у предприятий на отсыпку весь годный для
этого транспорт, сновал между телефоном, берегом и карьерами беспрерывно, делая
все возможное, чтобы отстоять нижний город, но не раз, должно быть, являлась
ему тайная, вперекор делу, мысль: а пусть бы к черту-дьяволу снесло все это раз
и навсегда, тогда бы, глядишь, на стихийное бедствие раскошелились.
Запущенность дошла до такого состояния (никто не считает эту отметку), что
легче и дешевле, вероятно, строить заново, чем латать и перелатывать.
Но не пустили воду, спасли еще от одного
наводнения нижний город…
Тобольск возрос в последнее время с
открытием тюменской нефти, с проведением железной дороги и строительством под
боком нефтехимического комбината. Комбинат в верхней части города поставил для
себя новые кварталы, похожие, разумеется, на все соцгородки в стране, провел от
них, от своих кварталов, многокилометровую магистраль к цехам, назвал ее именем
Д. И. Менделеева, уроженца Тобольска, поставил ему свой памятник, как бы отняв
великого ученого у старого города, и стоит теперь независимо и гордо: вот я каков,
молодец! У меня сила, власть, молодость, деньги, со мной не поспоришь! Но и
комбинат начинает жаловаться, что прижимает его министерство, не выполняет
своих обещаний. Кто сам небрежен, небрежения и заслуживает. Великие прибыли
качая из тюменской земли, в которую входит и Тобольск, крохотной доли нефтяные
и газовые магнаты не выделят на поддержание тощего культурно-исторического
живота этой земли.
И в колониях принято выделять… Чем
Сибирь хуже колоний?!
.....И вот я стою на Чукманском мысу,
куда вынесли ноги в первые же тобольские часы сами собой, не зная, что это и
есть самое удачное место для обзора и что отсюда открывается «лучший вид» на
Западную Сибирь. «Лучший вид» я ставлю в кавычки лишь потому, что замечено это
было давно и как бы утверждено в путеводителях и справочниках в ранге
достопримечательности. Видно действительно так далеко и широко, так вольно,
красиво и охватно, будто просторная излучина Иртыша подставлена для полета. Ибо
что это и есть, когда с радостью и удивлением переносишься без помех все дальше
и дальше, как не полет? И извивающийся размашистой и разливистой дугой Иртыш,
берущийся от Подчувашей и западающий за Троицкий мыс, — тоже как полет в
глубокой зелени неба, полет беспрерывный, могучий и властноспокойный, ибо за
что же, как не за небо, и принять эту бескрайность?!
И еще не однажды всходил я и на
Чукманский мыс..
Здесь и поставлен Ермаку еще полтораста лет
назад строгий беззатейливый мраморный обелиск с короткой адресной надписью на
постаменте: «Покорителю Сибири Ермаку», огражденный тяжелой цепью. За ним в
глубь бугра тоже в прошлом веке разбит парк в честь покорителя Сибири, изрядно
сейчас запущенный, колонизированный покорителями зелья.
А справа, справа через Никольский взвоз
— кремль с Софией, пятиглавие которой вместе с колокольней — как сосцы,
сбирающие корм небесный. Весь Софийский двор с восстановленной стеной и
башнями, с архиерейским домом и гостиным двором, с храмами и звонницей, откуда
на него ни взгляни, сбоку ли, снизу — чудное видение, да и только, счастливый
вздох и благодарствие людское за солнце и землю. Людское — и все-таки надо
делать усилие, чтобы поверить, что строилось и восстанавливалось все это
людскими руками, а не спущено с неба. Принято говорить: застывшая легенда,
застывший камень, застывшее прошлое… Но как это застывшее сияет, дышит, живет,
как много и чудно глаголет! Дерзко, вольно, красиво, на вечные времена, а не на
постояльство, на царствие земное, а не на вахтовый способ жизни распиналась
Сибирь… Отсюда обозначалась ее судьба, и тобольским кремлем повелевалось
сибирской судьбе быть высокой и славоносной.
Внизу — кружево и разброс старого
города. Многажды горевшего, много плававшего, потемневшего, с обрывами и
заставками, с узлами и дырами… Позадь него половодье Иртыша, перед ним у холма
речка Курдюмка, и среди улиц тут и там проблески воды — будто на плаву он весь
из края в край, как загруженный на плоты скарб, ожидающий отплытия. Среди
темной старообывательской деревянной застройки богатые купеческие особняки,
гимназии, присутствия в камне, верховодье устоявших храмов. И если всмотреться
— да нет, не на плаву, на земле стоит, снуют вон машины, ходят люди, но был он
оставлен и заселен заново лишь недавно, не успели еще справиться с разором,
отвести воду, восстановить житность. И топоры стучат над новыми заборами —
обживаются люди, вспоминают, где что было, поправляют картину. Самый ведь
«картинный» в Сибири город!..
Половина Тобольска тут, половина
истории, половина жизни.
По Никольскому взвозу можно спуститься в
нижний посад и неторопливо пройтись по старине. Тут все старина; новоделы — как
заплатки на общем полотне, да их и немного. И по-прежнему слобода с ее особым
духом, покроем и законами. Жили тут когда-то отдельными общинами татары,
поляки, немцы, литовцы, шведы, здесь заводились ремесла, сюда же спустилась из
кремля торговля. Не мною подсмотрено, что нельзя, кажется, было отыскать
худшего для заселения места — болото, иртышские затопления, грязь, но в этом и
характер россиянина: чего нельзя, то и можно. Как было из красоты, из
соперничества, из противоречия и поклонения не приникнуть к Троицкому мысу!
Страдать от упрямства, от огня, от мокроты, но врастать все сильней и сильней,
любить нижний город за мученичество, вольнородность и демократичность. Как
снизу при взгляде на кремль красота собирается в одно целое, в верховное
организованное начало, так сверху при взгляде на посад она тепло растекается по
улицам и дворам, чтоб было опять откуда ей взяться для нового поклона. Если
верхний город — крона дерева, нижний — ее корни. Это как две стороны одной
медали. Без любого из них другого не станет. И ржавчина на одном съест и другой…
Лишь возле Базарной площади нижний
Тобольск покажется благополучным. Сюда еще в прошлом веке спустились торговля и
административный центр, сейчас здесь асфальт, широкая планировка улиц, богатые
особняки, в Гостином дворе шумит универмаг, Захарьевская церковь, образец
местного барокко, обнесена реставрационными лесами. Неподалеку губернаторский
дом, в котором после революции содержалась царская семья, рядом плацпарадная
площадь. Напротив — уже упоминавшийся дворец купцов Корниловых, построенный
незадолго до революции. В губернаторском доме сегодня райком партии и
райисполком, в доме купцов Корниловых — банк, а Благовещенскую церковь, в
которой молился император, чтоб о лишнем не напоминала, уже в 50-х годах
снесли. «Умом Россию не понять…» Чтобы еще раз убедиться в этом, достаточно
пройтись не спеша по улице Мира, где присутствуют и отсутствуют поименованные и
другие здания и где свои архитектурные стили в классицизме, барокко, эклектике
и примитиве они распространили на современное общество.
А от Базарной площади по Софийскому
взвозу, который в разные времена назывался и Прямским, и Торговым, и Базарным,
через 198 деревянных ступеней можно подняться, оглядываясь на нижний город, к
арке Дмитриевских ворот, над которой проходит Рентерея, или Шведская палата в
ансамбле кремля. Шведская — потому что по чертежам Семена Ремезова строили ее
пленные шведы. За воротами сразу словно в другой мир переносишься, где Сибирью
и не пахнет, а встретить его можно где-нибудь в средневековой Европе. Глубокий,
как ущелье, каменный коридор с отвесными стенами намерен, кажется, вести лишь в
подземелье. О подземных ходах, прорытых от наместнического дворца и обжитых
затем разбойниками, и поныне продолжают гулять легенды, но тоннельный ход от
Софийского взвоза выводит на простор и свет Троицкого холма к западной стене
кремля возле Софии. Первое, что видишь, — на уцелевшей стене мозаичный портрет
Семена Ремезова, выполненный в наше время, когда стала возвращаться память.
…..Наибольшего могущества достиг
Тобольск в 18-м веке, и началось оно с разделением российских территорий на
губернии. Тобольская, или Сибирская, губерния одна тянула не меньше, чем все
остальные, и простиралась от Великого Новгорода до Великого океана, включая в
себя вятские, пермские и оренбургские земли, как бы принявшись, дойдя до океана
и развернувшись, распространять свою власть за Урал. Это «как бы» имело потом,
насколько можно догадываться, серьезные последствия.
Первым сибирским губернатором назначен
был князь М. П. Гагарин, в молодости стольник Петра, затем нерчинский воевода,
судья Сибирского приказа, комендант Москвы. В то время строился Петербург и
строился он, как БАМ в наши дни, всей страной, каменное строительство повсюду
было запрещено — Петербургу не хватало мастеров. И только Гагарину, благодаря
своей близости к императору, удалось добиться для Тобольска исключения. При нем
сооружение кремля завершилось. Оно не окончательно было завершено, но пришло к
тому результату, который воспринимается нами как законченный ансамбль. При
Гагарине расширяется торговля, развиваются ремесла, отовсюду идут сведения о
сыскании руд, серебра и золота, на Крайнем Севере по Холодному океану
открываются новые острова, джунгарские подданные просятся под руку Сибири.
Ничего не стоит Гагарину руками пленных шведов взять и отвести русло Тобола на
две версты в сторону — чтобы не подмывал кремлевскую гору. В Тобольске
чеканится собственная, сибирская монета. Сибирь все меньше походит на
малосведомую страну, какой она считалась еще накануне нового века.
Не станем перечислять плоды его
деятельности в Сибири, поверим историкам, что они были по тем временам
значительные и касались просвещения, продовольствования народа, устройства
путей сообщения, облегчения участи раскольников и прочего…
По высокому берегу Иртыша и подошли мы к
крутому оврагу, за которым воздымался Кучумов холм. ..Сегодня все кануло в
преисподнюю. От холма осталась уже и не часть его, а понижение к Сибирке с
северной стороны. Как время сносит события, так ветер и вода — место этих
событий на земле, и чем громче и ярче прозвучали они в истории, тем
безжалостней результат.
С основанием Тобольска и восселением
русских город Искер обречен был на гибель, Иртыш лишь исполнил приговор. Какая
судьба ждет теперь Тобольск, неужели явятся люди, которые поставят новый град и
отдадут Тобольск Иртышу или какой-нибудь иной силе? Суждено ли им быть? Или они
уже пришли, молодые и энергичные, без груза памяти на этой земле, и встали под
боком Тобольска, тесня и тесня его к обрыву? Пятнадцать верст считалось от
Искера до Тобольска…
Что ждет тебя, Тобольск, громкая,
славная старая столица Сибири?! Достанет ли у нас сил, мужества,
убедительности, памяти и доброй воли, чтобы тебя отстоять?
1988